Коридорными консультациями я окрестила учительские попытки поймать меня где-то в школьных лабиринтах и вытрясти, выпросить, выжать совет: «Что делать? Как быть? Правильно поступить именно так?» Молодая и неопытная, я искренне пыталась выслушать, помочь, посоветовать. Где только не происходили эти разговоры спасения: по дороге в школу, в вестибюле, возле классов, в столовой, даже в школьном туалете.
Все предложения встретиться в моем кабинете, разобраться в ситуации взвешенно и спокойно, натыкались на кучу отговорок. Измученная, выжата, я частенько опускала руки под этим бешеным давлением и произносила запрещено «не могу ответить сразу» или «надо подумать». Эти фразы — признание собственной некомпетентности. Школой сразу ползли слухи о том, что «эта психолог ничего не знает». Каждый раз после такой коридорной консультации я чувствовала себя изнасилованной — будто мной воспользовались без разрешения.
Впоследствии я поняла простую вещь: если человека действительно что-то беспокоит, если она действительно стремится решить проблему, то не будет этого впопыхах, по углам, как какой-то преступник. А как иначе истолковать эти допросы с пытками в школьных коридорах?
Это или попытка переложить свою вину на другого или …
— Виктория Валериевна, погодите, мне необходимо поговорить с вами, — ловит меня в коридоре историк Ирина Петровна. — У меня разговор о Грищенко Пете. Я не раз обращалась к администрации, советовала показать его психиатру или еще кому-то. Парень ненормальный, это я со всей ответственностью заявляю.
— Что же в нем ненормального?
— Он не умеет держать себя в руках, у него рассредоточено внимание и, думаю … нет, я уверена — умственная отсталость.
— Вряд ли мы с вами можем ставить такой диагноз. Я приглашу Петю и попробую с ним поработать.
— Не надо с ним работать, ему ничто уже не поможет. А к вам я его сама приведу. Обследуйте и дайте соответствующую справку, пусть идет к психиатру и вообще из нашей школы. НЕ место ему здесь.
— Скажите, а вы пытались с ним заниматься отдельно? И кстати, которые у него успехи с других предметов?
— Никаких. С ним невозможно заниматься. Какие родители — такие дети. Не выйдут из него люди. Поверьте моему опыту.
Петр оказался обычным «тяжелым подростком», еще и с непростой ситуацией в семье. Каких либо серьезных нарушений развития не было, только педагогическая заброшенность. Но все мои попытки объяснить что-то Ирине Петровне завершались там, где и начался наш разговор, — в коридоре: «Не захотели меня послушать, вот сами с ним и панькайтесь. Вы же психолог, не я »
… Или способ убедить себя самого в педагогичности непедагогичного решения («другого выхода не было») …
— Виктория Валериевна, хочу посоветоваться с вами, — Ирина Ивановна, математичка.
— Слушаю вас.
— Я была вынуждена рассказать родителям Петренко Юлии о ее шашни с тем Костей из 11-Б. Они уроки прогуливают прямо на площадке под окнами. Сидят обнимаются, целуются.
— И как отреагировали родители?
— Ну как? Они люди суровые, считают, что «биения определяет сознание», вот и … Юля со мной не здоровается, на уроках молчит, слово не вытащить. Но я не могла по-другому. Они родители, имеют о своем ребенке все знать, воспитывать. И коллеги меня поддержали.
— А почему вы не могли по-другому?
— Не путайте меня вашими психологическими вопросами. Не могла. Разве Юля имела право так поступать? Разве родители не должны воспитывать собственную дочь? Я поступила правильно, а то уже ИХ семейные проблемы, как с собственным ребенком разбираться.
— Вы в этом уверены?
Ирина Ивановна уверена не была, иначе бы не начала ни со мной, ни с другими коллегами этот разговор. Проблема заключалась в том, что другие включились в игру «учитель всегда прав» и не ставили «психологических вопросов».
… Или пустой разговор без смысла …
— Виктория Валериевна! Подождите минутку. Хочу поговорить с вами, — кричит Ромуальда Борисовна, бывшая завуч по воспитательной работе, стаж в должности — двадцать пять лет (подумать страшно). — Я очень люблю психологию.
— Слушаю вас, — отвечаю, а сама думаю: «Интересно, за что?»
— Я много читаю, Карнеги уважаю.
«Надо же» — думаю про себя, но улыбаюсь вежливо.
— Спросить хочу. Мне собаки снятся, к чему это, как вы думаете?
Ну что сказать? А я психолог, имею ответить что-то разумное и психологическое, иначе — пощечина по авторитету.
— Может, вы Гуманист, животных любите? Увидели каких-то голодных собачек с вечера, вот и приснились? — Выдавливаю из себя, едва сдерживая улыбку.
— Вы же психолог, скажите что-то конкретнее, проанализируйте. Может, ко мне друзья приедут?
— А вы их приглашали?
— Конечно.
— Тогда обязательно приедут. Извините, но меня ждут, — безбожно вру и отправляюсь коридору, еле сдерживая бег и смех.
Не знаю, что подумала Ромуальда Борисовна о моей способность к психоанализу, однако эту историю я часто рассказываю студентам, пытаясь продемонстрировать всю нелепость того, как иногда воспринимают психологов в школах: минимум — как штатных экстрасенсов.
… Или многое другое, такое, что не имеет никакого отношения к конструктивному стремление решить проблему.
Р. S. Чтобы не превратить психологические консультации на коридорную болтовню, я сформулировала для себя золотое правило: «Держись! Ты не экстрасенс и НЕ волшебник». А любителям советов наскоро всегда отвечаю: «Хотите решить проблему? Приходите на консультацию. «Быстро» бывает сами знаете что. Для всего другого необходимо потратить время и приложить усилия. Жду вас у себя в кабинете»