Наконец я настоящий психолог! Имею собственный кабинет. Горжусь собой. Я лишь студентка пятого курса, а уже работаю! В школе!

Работу искала трудно и долго. Решила отказаться от родительской помощи. Устала слышать: «Ты нам всем обязана. Если бы не мы, где бы ты?» Уперлась и сказала: «Мне ваших связей не надо, найду работу самостоятельно!» Нашла. Пришлось оббить пороги десятка два школ и садиков. Наконец приглянулась директрисе одной школы.

Несмотря на сложные времена, ничтожно зарплату, голодных и невротических учителей, школа — одна из лучших в городе. Всю эту супер-школу Инна Ивановна, директор, в прошлом — активистка комсомольского движения, тянет на собственной харизме. Одного ее взгляда, одного движения достаточно, чтобы учителя, как муштрованные воины, быстро брались за дело. Как и все остальные, я стала к бою. Все лето бесплатно отработали на благо государства и школы. Вознаграждение – должность о которой мечтала — школьный психолог. К тому времени я уже была совершенно и безвозвратно убеждена в том, что эта школа является лучшей, а работать в ней — счастье и большая честь.

Говоря правду, опыт, полученный за этот год, часто бывает полезен. Школа – самая детальная мини-модель общества. В учительском коллективе есть все: борьба за власть, иерархия отношений, дружба, ненависть, карьеризм и все другие возможные проявления человеческого характера. Такая себе квинтэссенция жизни в одном флаконе.

Одной из первых задач, которым осчастливила (в прямом смысле) меня Инна Ивановна, было изучение причин дезадаптации пятиклассников в средней школе и ее, конечно, эффективное преодоление — другого в Нашей школе быть не могло.

Ученики 5-Б класса пришли к нам после завершения подготовительной группы при детском садике. В саду царили покой и тишина. Дети имели дневной сон, сбалансированное питание и любимую учительницу. В школе их жизни не просто изменились, а перевернулись с ног на голову.

Куча учителей. У каждого свой ​​стиль общения, способ ведения уроков, свои требования и, конечно, свои фавориты. Бедные дети чувствуют себя, как на Марсе: новый мир просто сводит с ума. Результат — падение успеваемости, расстройство дисциплины, проблемы со здоровьем, в том числе психическим. Растет школьная тревожность, начинается эпидемия психогенных простуд, гиперактивность крушит все на своем пути.

Я со всем пристрастием, обалдело от энтузиазма (это же мое первое настоящее задание) берусь за дела.

Сегодня понимаю, насколько утопичны были мои тогдашние попытки объяснить учителям, закаленным в бою с детьми, ученические проблемы. Я, наивный школьный психолог, замахала красной простыней перед глазами опытных учителей со стажем педагогической работы. Один из выводов, что останется со мной навсегда: «Ничто так не вредит учителю, как опыт педагогической деятельности».

Клянусь, я делала все правильно. Провела исследования причин школьной дезадаптации. Создала опросник для учителей и специальную методику для учащихся. Все было анонимно и конфиденциально. Разработала систему мероприятий для работы с учениками и ряд рекомендаций для учителей. Первая же попытка озвучить результаты исследования и упомянутые рекомендации на педраде стала моим первым фиаско. Конфиденциальность не помогла. Каждый узнал или себя или коллегу, а кто не узнал — фантазии хватило! Меня обвинили в ангажированности, малом опыте, большой наглости, фальсификации результатов и во многом другом. Лучше высказалась учительница, перед профессиональной деформацией которой я преклоняюсь: «Не было в школе психолога — не было в ней проблем!»

Спасла от гнева народного Инна Ивановна. Сказала что-то вроде: «Всем оставаться на своих местах, публичной казни не будет. Есть проблема — будем решать. Психолог — ко мне в кабинет».

Я – униженная и заплаканная в кабинете директора. Пью кофе, захлебываясь слезами и обидой. Единственное желание — дождаться сумерек, выпрыгнуть в окно и забыть о том, что зовусь психологом. От жалости к себе картина становится еще безысходнее.

— Прекрати, ты психолог или … — Инна Ивановна не находит слов, хотя как иначе можно привести психически непрочную психолога в себя?

— Психолог … была … — снова мокрая позор с глаз.

— Ну держи себя в руках. Учителя, они … сама понимаешь. Зарплаты вовремя нет, а тут еще и усилий сверхурочно прилагать надо. И еще о себе узнать кучу интересного на двадцатом году работы … Будем искать другие пути. Работай с детьми. Коллектив беру на себя, изолируем несколько деятелей, другие поймут, сами заинтересуются.

На следующий день на работу пробираюсь в час вперед, чем пугаю вахтершу. Украдкой — к себе в кабинет; сижу, дуюсь. Вдруг Ирина Сергеевна заходит, учительница начальных классов, еще без того страшного стажа — только свой ​​первый класс выпустила.

— Привет, — говорит. — Пришла поддержать. Я с тобой согласна. Отдаю детей в старшую школу, страшно становится. Кому достанутся, как к ним относиться, кто любить? Я с ними срослась, будто от сердца отрываю.

Позже заглядывают еще двое — также неиспорченных. Советуются, что делать, как с детьми работать, помощь предлагают. Стало легче.

Р. S. Постепенно все уладилось. Я работала с детьми и сотрудничали с теми учителями, кто этого хотел. Психология, она такова: «Не бывает насильственной помощи». Дети со временем адаптировались, все стало на свои места. В них появились любимые учителя и такие, в которых «нет проблем». Думаю, это не так уж плохо. В жизни желательно получить разный опыт, а школа – наиболее детальная модель общества.

Кабинет — атрибут настоящего психолога. Я, в подтверждение своей подлинности, собственный кабинет имею. Он для меня все: и рабочее место, и надежный приют. Здесь я встречаюсь со своими маленькими клиентами и их родителями, принимаю учителей, отмечаю праздники, готовлю бесконечные отчеты, а еще — прячусь от всевозможных профессиональных,  и не только, неурядиц.

Мой кабинет далек от идеала, утвержденного министерством образования, но лучше для меня не существует. Важность вещи определяется усилиями, затраченными на ее получение. Эта истина доказана собственным опытом. Мой первый кабинет, как первая любовь. Как в любьви, каждый следующий кажется хуже от предыдущего.

Всегда помнить, как впервые увидела свой ​​кабинет — захламленную каморку с шелушащейся штукатуркой и потертой краской, длинную, как Змеиный пищевод, сверху донизу забитую биологическими плакатами с изображениями насекомых, червяков и еще бог знает чего. Минуту назад, счастливая от предчувствия встречи, я стремглав летела к двери, где меня ждали директор и завхоз. И вот стою на пороге, онемевшая и потрясена: «Что я буду делать с этой кучей хлама? Как сама все разгребу?»

— Вот, принимай в пользование. Нравится? — Оптимистично спросила Инна Ивановна. Ответ, вероятно, проступила на моем лице, потому директор добавила: «Вот и хорошо. Распоряжайся здесь. К первому сентября время еще есть». «Конечно, есть, — думаю, — три дня. Раз успею пробраться к окну и поздравить детей взмахом тряпки ». Самой интересно, сколько бы я торчала в дверях, если бы не подошла «техничка» тетя Зина:

— Доченька, — тронула мое плечо, хлопнула ведром об пол и бросила кучу бумажных мешков, — здесь есть все, что нужно. Я начну, а ты иди в двадцатые, там старшеклассники на практике, возьми кто посильнее, пусть помогут.

Сразу НЕ поняв о чем идет речь, я поползла по коридору. Не знаю, какое впечатление произвел заторможенный психолог на старшеклассников, но они быстро собрались и мы двинулись к моим выстраданным апартаментам. Под руководством тети Зины кабинет на удивление быстро лишился остатков биологической наглядности и стал подобным на огромный осиротелый шкаф — старый, потрескавшейся и без одежды, зато с большим окном. Это утешало … немного.

Утром следующего дня, когда я без каблуков и в старых джинсах пришла на работу, то увидела, что дела продвигались удивительно скоро. Тетя Зина, моя волшебная фея в синем халате, руководила четырьмя десятиклассниками: в довоенных респираторах они красили стены в нежный цвет детской неожиданности. Потолок уже белели свежей штукатуркой, вокруг стоял стойкий запах обновления. Натянув респиратор, я присоединилась к стройотряду. Мне доверили красить окно.

Полдень, полная гордостью за созданное, я угощала своих спасателей кофейным напитком и булочками. Мы сидели в коридоре на подоконнике. Воду поочередно грели старым кипятильником, тянувшимся из розетки только отремонтированного кабинета. Уставшие, вымазанные краской ребята, хозяйственная тетя Зина и я, спасена этой странной компанией. Олег, Роман, Виктор и Алексей стали моими лучшими друзьями в школе. Они еще не раз будут прогуливать уроки и жаловаться на различные моменты школьной жизни в собственноручно отремонтированных кабинете. Разморенная кофе и еще тем, что называлось «моей благодарностью», тетя Зина призналась: она получила распоряжение только показать мне что к чему, но, увидев «это несчастье» (то есть меня), решила взять дело в собственные руки. Вовек беду помнить ее почти бескорыстный поступок.

Кабинет психолога в школе

Стою на пороге того, что уже завтра будет называться кабинетом психолога, и глотаю слезы. Зрелище рвет душу. Длинная узкая комната; прямо по центру под окном брошен стол, за которым отжило не одно поколение учителей; у стола два стула того же возраста. За мной, гордый работой, стоит завхоз, взяв руки в стороны:

— Хорошо! Еще полочку прибьем и готово!

Часом позже, выслушав мои страдания, вынесла свой ​​приговор Инна Ивановна:

— А ты хотела, дорогая, на все готовое? Усилий, поработай с родителями! Ты психолог.

«Ты же психолог» — сколько раз я еще услышу эти слова от директора, учителей, учеников, собственных родителей и мужа. Такой себе хронический диагноз. «Ты же психолог» — а значит должна быть сдержанной, понимать и прощать других, делать невозможное …

И снова пришел на помощь мой строительный отряд. Ребята где-то нашли бумагу «под дерево», им мы обклеили стол, полочки и узенький шкаф, выпрошенные у завхоза вне нормы. Дружеская учительница Ирина Сергеевна принесла старые классные шторы, которые моя мама перешила под кабинетное окно и чехлы для стульев. Она сообщила родителям своего класса о том, что в школе появился нуждающийся психолог. Пожалели, потрясли гаражи и чердаки, притащили журнальный столик и кресло, — после реанимации они стали украшением и гордостью кабинета. Строгий завхоз, несмотря на наши старания, раскошелился на ковер, который оказался не только симпатичным, но и новым. Вот он, Мой Кабинет! Настоящий! Дорогой! Я сижу за столом и раздуваясь от гордости. Только приклеила на дверь табличку с расписанием консультаций, которую сама нарисовала — плакатными маркером. Чувствую: я — настоящий психолог!

Р. S. С тех пор не было у меня собственного кабинета. Только дома, и то пополам с мужем. А собственного, выстраданного, — нет. Придя в университет, я получила ящик в столе и место на шкафу. Мы, преподаватели, ходили по магазинам и выпрашивали большие коробки из-под печенья и конфет для того, чтобы хранить в них студенческие отчеты, курсовые и практические.

Больно было узнать о том, что мой кабинет не стал прибежищем всех психологов нашей школы, — отошел в пользование педагогам организаторам. Уже несколько лет школьные психологи (а их уже аж два) делят помещения с социальным педагогом, — детей консультируют за шкафом, там же и чай пьют с бутербродами.

Кабинет — атрибут настоящего психолога. Где иначе создавать психологический климат, размышлять над детскими проблемами, отпаивать чаем нервных учителей? Кабинет психолога — это крепость, где он сам может скрыться, а может скрыть и кого-то другого, уберечь от педагогического целенаправленного воспитательного воздействия!

Коридорными консультациями я окрестила учительские попытки поймать меня где-то в школьных лабиринтах и вытрясти, выпросить, выжать совет: «Что делать? Как быть? Правильно поступить именно так?» Молодая и неопытная, я искренне пыталась выслушать, помочь, посоветовать. Где только не происходили эти разговоры спасения: по дороге в школу, в вестибюле, возле классов, в столовой, даже в школьном туалете.

Все предложения встретиться в моем кабинете, разобраться в ситуации взвешенно и спокойно, натыкались на кучу отговорок. Измученная, выжата, я частенько опускала руки под этим бешеным давлением и произносила запрещено «не могу ответить сразу» или «надо подумать». Эти фразы — признание собственной некомпетентности. Школой сразу ползли слухи о том, что «эта психолог ничего не знает». Каждый раз после такой коридорной консультации я чувствовала себя изнасилованной — будто мной воспользовались без разрешения.

Впоследствии я поняла простую вещь: если человека действительно что-то беспокоит, если она действительно стремится решить проблему, то не будет этого впопыхах, по углам, как какой-то преступник. А как иначе истолковать эти допросы с пытками в школьных коридорах?

Это или попытка переложить свою вину на другого или …

— Виктория Валериевна, погодите, мне необходимо поговорить с вами, — ловит меня в коридоре историк Ирина Петровна. — У меня разговор о Грищенко Пете. Я не раз обращалась к администрации, советовала показать его психиатру или еще кому-то. Парень ненормальный, это я со всей ответственностью заявляю.

— Что же в нем ненормального?

— Он не умеет держать себя в руках, у него рассредоточено внимание и, думаю … нет, я уверена — умственная отсталость.

— Вряд ли мы с вами можем ставить такой диагноз. Я приглашу Петю и попробую с ним поработать.

— Не надо с ним работать, ему ничто уже не поможет. А к вам я его сама приведу. Обследуйте и дайте соответствующую справку, пусть идет к психиатру и вообще из нашей школы. НЕ место ему здесь.

— Скажите, а вы пытались с ним заниматься отдельно? И кстати, которые у него успехи с других предметов?

— Никаких. С ним невозможно заниматься. Какие родители — такие дети. Не выйдут из него люди. Поверьте моему опыту.

Петр оказался обычным «тяжелым подростком», еще и с непростой ситуацией в семье. Каких либо серьезных нарушений развития не было, только педагогическая заброшенность. Но все мои попытки объяснить что-то Ирине Петровне завершались там, где и начался наш разговор, — в коридоре: «Не захотели меня послушать, вот сами с ним и панькайтесь. Вы же психолог, не я »

… Или способ убедить себя самого в педагогичности непедагогичного решения («другого выхода не было») …

— Виктория Валериевна, хочу посоветоваться с вами, — Ирина Ивановна, математичка.

— Слушаю вас.

— Я была вынуждена рассказать родителям Петренко Юлии о ее шашни с тем Костей из 11-Б. Они уроки прогуливают прямо на площадке под окнами. Сидят обнимаются, целуются.

— И как отреагировали родители?

— Ну как? Они люди суровые, считают, что «биения определяет сознание», вот и … Юля со мной не здоровается, на уроках молчит, слово не вытащить. Но я не могла по-другому. Они родители, имеют о своем ребенке все знать, воспитывать. И коллеги меня поддержали.

— А почему вы не могли по-другому?

— Не путайте меня вашими психологическими вопросами. Не могла. Разве Юля имела право так поступать? Разве родители не должны воспитывать собственную дочь? Я поступила правильно, а то уже ИХ семейные проблемы, как с собственным ребенком разбираться.

— Вы в этом уверены?

Ирина Ивановна уверена не была, иначе бы не начала ни со мной, ни с другими коллегами этот разговор. Проблема заключалась в том, что другие включились в игру «учитель всегда прав» и не ставили «психологических вопросов».

… Или пустой разговор без смысла …

— Виктория Валериевна! Подождите минутку. Хочу поговорить с вами, — кричит Ромуальда Борисовна, бывшая завуч по воспитательной работе, стаж в должности — двадцать пять лет (подумать страшно). — Я очень люблю психологию.

— Слушаю вас, — отвечаю, а сама думаю: «Интересно, за что?»

— Я много читаю, Карнеги уважаю.

«Надо же» — думаю про себя, но улыбаюсь вежливо.

— Спросить хочу. Мне собаки снятся, к чему это, как вы думаете?

Ну что сказать? А я психолог, имею ответить что-то разумное и психологическое, иначе — пощечина по авторитету.

— Может, вы Гуманист, животных любите? Увидели каких-то голодных собачек с вечера, вот и приснились? — Выдавливаю из себя, едва сдерживая улыбку.

— Вы же психолог, скажите что-то конкретнее, проанализируйте. Может, ко мне друзья приедут?

— А вы их приглашали?

— Конечно.

— Тогда обязательно приедут. Извините, но меня ждут, — безбожно вру и отправляюсь коридору, еле сдерживая бег и смех.

Не знаю, что подумала Ромуальда Борисовна о моей способность к психоанализу, однако эту историю я часто рассказываю студентам, пытаясь продемонстрировать всю нелепость того, как иногда воспринимают психологов в школах: минимум — как штатных экстрасенсов.

… Или многое другое, такое, что не имеет никакого отношения к конструктивному стремление решить проблему.

Р. S. Чтобы не превратить психологические консультации на коридорную болтовню, я сформулировала для себя золотое правило: «Держись! Ты не экстрасенс и НЕ волшебник». А любителям советов наскоро всегда отвечаю: «Хотите решить проблему? Приходите на консультацию. «Быстро» бывает сами знаете что. Для всего другого необходимо потратить время и приложить усилия. Жду вас у себя в кабинете»

Помни, кто ты есть!

(Четвертое правило психолога)

Проблема, которую должен решить для себя каждый, без исключения, школьный психолог — которые функции и обязанности выполнять. Конечно, вся наша деятельность регулируется соответствующими министерствами и ведомствами. Есть «ведущие направления» дела, которые следует четко придерживаться, и виды работ, которые должны добросовестно выполнять. К таковым относятся психологическая диагностика, коррекция, профилактика, консультирование и просвещение. Однако, как и в любом коллективе, в каждой школе каждый работник, кроме писаных и утвержденных, имеет неписанные права и обязанности. Именно здесь поджидают юных психологов опаснейшие опасности.

Хорошо, если правило молодого специалиста действует, — тогда тебя не нагружают, лишними проверками не напрягают, дают возможность оглянуться, сообразить, что к чему. Мне повезло: ни городской методист Руслана Богдановна, ни школьная директор Инна Ивановна жестко регламентировать мою деятельность в первый год не собирались.

Методисту и без нас, молодых и зеленых специалистов университетского сорта, хлопот хватало. Все бывалые специалисты по большей части получили образование по схеме «взлет-посадка»: девять месяцев переквалификации — и народные вещатели становятся опытными психологами. Этого, конечно, вполне достаточно, чтобы родить здорового доношенного ребенка, а вот настоящего специалиста в такой срок вряд ли подготовят. Поэтому Руслана Богдановна, вместо того, чтобы опекать молодое пополнение, была вынуждена подтягивать хвосты экспресс-образования.

Инна Ивановна к своему коллективу относилась бережно. Профессионалов в то время было немного, каждый искал способ выжить — учительская зарплата, этого никак не позволяла. Со школьных аудиторий цветет нации понемногу перебирался в базарные палатки. Чтобы хоть как-то остановить текучесть кадров, директор в школе проводила политику «создание условий» для молодых специалистов. Другими словами, нас пытались не дергать, по крайней мере, через мелочи. Работаешь — вот и хорошо.

Не весь руководящий центр школьной администрации соглашался с Инной Ивановной. Были и такие, которые считали: молодежь должна попробовать тяжелого хлеба, поэтому ничего ей расслабляться. Такое отношение побудило нас размышлять о несправедливости социального устройства. Было бы гораздо рациональнее идти на пенсию лет в двадцать и сильно отдохнуть: тогда до сорока-пятидесяти мы бы успели набездельничаться и сами просились бы на работу.

Наибольшим рвением выделялась завуч по воспитательной работе. Каждый, кто попадал в ее цепкие руки, сразу знакомился со всеми прелестями общественного долга: «Не понимаю, как можно отказывать в помощи родному коллективу? — Искренне удивлялась Капиталина Михайловна из наших отговорок. — Мы их (т.е. неблагодарную молодежь) приняли, как детей родных, с чистой душой, а они? »

Сначала я пыталась честно нести бремя общественности: собирала средства на различные праздники, покупала подарки «от всего коллектива», подменяла (совершенно бесплатно) учительниц продленного дня, выписывала талоны на бесплатное питание и даже водила старшеклассников на экскурсию в тюрьму. Осознание того, что на меня сели и погоняют пришло, как озарение. Капитолина Михайловна, вкрадчиво улыбаясь, зашла ко мне в кабинет.

— Викуля, — терпеть не могу такого обращения, ибо оно напоминает собачье прозвище. К тому же, разве так можно обращаться к психологу? — Только ты можешь мне помочь. Как психолог.

— Да, — физически чувствую, как напрягаюсь. Не люблю эту ее улыбку, точно знаю за ней — очередное общественное поручение «родного коллектива».

— У нас в этом году большое недофинансирования, надо помочь социальному педагогу искать спонсоров для школы. Кто это может лучше тебя? Никто! Ты можешь найти подход к любому человеку.

— Только не это! — Вырвалось без всякого сознательного контроля.

— Не поняла? — Капитолина Михайловна подняла бровь. Это было настолько красноречиво, что я чуть не подавилась собственным отказом.

— Не могу, — начала я оправдываться, что сразу дало завучу фору.

— Ты будешь не одна, с тобой этим будет заниматься Оксана, она тебя научит.

— У меня много своей работы, я не успеваю обрабатывать результаты тестов … — Мой лепет уже мало что мог изменить.

И вдруг я поняла: если не смогу отказать твердо и безапелляционно — так и останусь психологом на побегушках. Буду заниматься разными глупостями вместо того что бы выполнять свои непосредственные обязанности.

— Капитолина Михайловна, — говорю смело, сама от себя не ожидая такой уверенности, — я не могу искать спонсоров, я имею собственные обязанности и отвечаю за их своевременное и качественное выполнение. Вот мой летний план, вот должностная инструкция, вот распределение часов, — выкладываю на стол перед ошарашенным завучем спасительные бумажки. — Я с радостью помогу, если будет время, — добавляю тихо и осторожно.

— Ты хорошо подумала? — Последняя попытка надавить на меня.

— Хорошо, а поэтому извините, я должна работать.

Грохот двери — четкий и порывистый. Я облегченно вздыхаю. Возможно, кто-то другой мог бы оставить хорошие отношения и дальше тянуть ярмо общественного долга — я поступила иначе. Не жалею. Напряжение между мной и Капитолиной Михайловной постепенно спало, хотя с ее стороны было еще несколько неудачных попыток манипуляции. А как же иначе — в этом она вся.

Наконец я углубилась в исключительно свои обязанности, никаких «продльонок» или чего-то другого. Непосредственно подчиняюсь только методисту городского центра практической психологии, перед ней и отчитывается. Даже директор приняла и уважает мое право «предоставление достаточной и необходимой информации, обеспечивает ощущение психологического комфорта участников психологических процедур». Еще одна приятность — меня повысили. НЕ официально. Однако с определенного времени приглашают на административные совещания, где я имею право голоса. Почему? Директор зовет меня заместителем по социально-психологических вопросов.

Также я сама распределяю свое время, есть восемь часов в неделю для саморазвития и повышения квалификации, — с этой целью их и использую. Двадцать часов работаю с детьми, родителями и учителями, в течение другого времени обрабатываю результаты, пишу отчеты и готовлю разные мероприятия. Меня больше никто не заставляет сидеть в школе с утра до вечера и придумывать себе работу. Я — свободная!

Р. S. Одна моя знакомая психолог пыталась отстоять собственную независимость, боролась за право на гибкий график работы, на время для самосовершенствования и другое. Однако под натиском разъяренного директора на вопрос: «Как же работать, по закону или по-человечески?» Она тихонько проблеяла: «По-человечески». Вот такая она, свобода выбора.

Относись к человеку так, будто он уже стал таким, каким ты хотел бы его видеть, и ты поможешь ему стать таким

(В. Гете)

Эта история началась с вызова, простите, с приглашения Капитолины Михайловны, которая прислала за мной школьницу из своей личной гвардии. Оля, подкатывая глаза и подобострастно растягивая рот в улыбке, пролепетала: «Уважаемый психолог (наверное, ей не сообщили как меня зовут отчество, ведь для Капитолины Михайловны я навсегда осталась Викулею), вас ждут в кабинете завуча по воспитательной работе через десять минут. Это очень важно. Я могу передать, что вы придете?» Девочка напоминала такую ​​себе пионерку-подхалима застойных времен — прилизанная, аккуратная, до тошноты вежливая отличница под патронатом или благодаря патроната всесильной заместительницы директора.

Десять минут — это вплотную времени, чтобы собраться и дойти до места сбивчивыми школьными коридорами. Согласитесь, трудно классифицировать Олино сообщения иначе, чем срочный вызов. Однако на мое «Вы вызывали?», Капитолина Михайловна трогательно взмахнула руками и сказала: «Ну что вы, Викуля, разве можно так — «вызвали»? Я лишь пригласила вас в деле, вы же еще ​​не были в моем кабинете. Садитесь, рассмотритесь. Может чая, кофе?» Смотрю на нее и раз ловлю себя на ассоциации с замысловатым кардиналом Ришелье из «Трех мушкетеров» в фильмовой интерпретации. Те же интонации, взгляд, движения и даже фразы.

Кабинет завуча впечатляет. В нем все — от тематических папочек под стеклом в плакатов на стенах — призвано воспитывать, воспитывать и еще раз — воспитывать! Посередине — длинная Т-подобная постройка со столов: три строкой — для совещаний и оперативки, наиболее громадный стоит поперек — это стол Самой! В углу — стол для приближенных, вокруг него — школьные активисты. Вижу среди них и Оля, что приходила за мной — работают над очередным стендом. Творением их рук завешаны все стены. В школе также немало этих творений, но в просторных коридорах и вестибюлях они не выглядят настолько навязчивыми и обязательными для чтения. В кабинете же, куда ни глянь — всюду детальные инструкции, что можно делать, а чего нет: «Общаемся с радостью», «Все о ВИЧ СПИД», «Наркомания и ее последствия», «Сигареты воруют жизни», «Как не потерять друга», «Куда пойти учиться после школы» и др.. Глядя на такое разнообразие жизненных указателей, сразу понимаешь, как правильно жить, но при этом забываешь для чего. Над стендами, у самого потолка — галерея портретов выдающихся педагогов, двух из которых я узнала. Макаренко и Сухомлинский неодобрительно смотрели на мои иронические смотрины педагогического святилища.

— … Думаю, это удачная идея. Им понравится! Будут рады! Все Ощупайте, побегают камерами. Пусть посмотрят, что их ждет в будущем, может, и камеру себе выберут по вкусу, — долетают ко мне слова Капитолины Михайловны и я осознаю, что, завороженная воспитательным воздействием кабинета, прослушала добрую часть того дела, по которой меня собственно и пригласили.

— Простите, о какой идее вы говорите?

— Викуля, следует быть внимательнее. Мы только решили, что вы поведете наших девятиклассников на экскурсию в тюрьму.

— Я?

— Конечно, это идеальный воспитательное мероприятие! А какой оно имеет психологический эффект! Скрытое влияние на подсознание. Наши дети все увидят своими глазами и сделают правильные выводы!

— А кто выберет камеру по вкусу? — Озадачена, я не могу понять о чем идет речь, который психологическое влияние, причем тут вообще я.

— Да это я так, шучу. Хотя в 9-В есть и такие, кому уже сейчас стоит камеру присмотреть. Вонн Лиля Фещенко, — это же будущая мамка публичного дома. Что она производит! Сама гуляет и других подстрекает. Она с Олечкой в одном классе, настоящий ужас, — Капитолина Михайловна кивает в сторону своей протеже, которая утвердительно закатывает глаза. — А Гуминский Федя! Настоящий уркаган, ему эта экскурсия, как дорога в родной дом, ему и Сашке Власенко …

— Подождите, — говорю. — Почему я должна вести детей на эту экскурсию? Зачем их вообще вести в тюрьму?

— Викуля, — это обращение меня парализуете, я теряю все возможности сознательного сопротивления, чувствуя себя беспомощной дурочкой, — будь внимательнее. Ты в следующую пятницу ведешь 9-В на экскурсию в тюрьму. Кому, кроме тебя, я могу это доверить? Это же важный воспитательное мероприятие, его цель — профилактика преступности среди несовершеннолетних.

Эта сакраментальная фраза завершалась такой жирной точкой, что я не решилась спорить дальше.

В тюрьме нас встретили радушно. Я и семнадцать избранных девятиклассников несмело топтались крашеными коридорам. Местный экскурсовод в синий форме показывал нам помещения всех этапов заключения. Сначала отстойник — маленькое помещение полтора на полтора метра с узкой лавкой сантиметров на пятнадцать. Здесь осужденные (иногда по пять-семь человек одновременно) ждут так называемую приемку. Далее их осматривают, осуществляют ревизию вещей, моют и распределяют по камерам. Мы шли и удивлялись: как заключенные находят свои камеры? Коридор длинный, все двери одинаковые, с маленькими квадратными окошками — как вычислить свои? Посмотрели камеры, вышли во двор. Впечатления такие, будто оказались в глубоком колодце: серое дно, по бокам обшарпанные стены. Ни одного заключенного мы так и не увидели.

Школьники вели себя, вопреки всем прогнозам Капитолины Михайловны, тихо, чувствовалась растерянность. Ребята пытались шутить, но как-то не пошло. Лиля Фещенко в первой же комнате разрыдалась. Девушки объяснили: у нее тут отец отбывает наказание.

Вышли убитые. На улице накрапывает дождь. Думала поговорить с детьми. Не получилось. На рыхлый вопрос «Ну как» услышала отдельные улыбки и что бы отстала — «Нормально».

Р. S. До сих пор не поняла глубокой цели тюремного похода. Запугать, огорчить, вогнать в депрессию, что еще? Если вспомнить Гете, то какими станут эти дети в результате таких воспитательных стараний?

Авторство проекта под названием «Половое воспитание» вполне и полностью принадлежит Капитолине Михайловне, завучу по воспитанию, неутомимой жнице дидактической поля. Однажды она побывала на конференции, посвященной проблемам полового воспитания подростков, и решила ввести все услышанное в стенах школы. Исполнителем без права обжалования был назначен меня школьного психолога.

Если Капитолина Михайловна спросила меня о целесообразности такого мероприятия или хотя бы намекнула на идею его внедрения, я бы, возможно, и как-то отказалась. Однако, зная мою «капризную натуру», она пошла другим путем. И когда я, ничего не подозревая, появилась на очередное совещание, то была просто поставлена ​​перед фактом грандиозного замысла. Все организовали так хитроумно, что я на минуту не сомневалась в том, что идея пропагандируется Гороно и полностью поддерживается нашей директором. Ни то, ни другое не могло быть оспорено, поэтому я ответила «Так точно» и взялась за дело. Значительно позже, по хитрым взглядом и невыносимой кураторством Капитолины Михайловны, я поняла откуда дует ветер.

Экспериментальным назначили наиболее неблагонадежный, с точки зрения главной воспитательницы, 9-В. Каждую неделю я должна собирать детей после уроков и, цитирую: «… используя психологическое влияние, предупреждать раннюю половую жизнь и распространения венерических заболеваний». На мое замечание об отсутствии медицинского образования Капитолина Михайловна привлекла скорую помощь в виде школьной медсестры, которая и стала моей соучастницей. Соучастие предусматривало большей части обеспечения специальной литературой и наглядными пособиями вроде презервативов.

Сексуальная безграмотность ликвидировалась в обычной школьные аудитории, на дверях которой Капитолина Михайловна предусмотрительно прицепили табличку с названием проекта «Половое воспитание» и расписанием работы. Прикол заключался в том, что помещение (одно из немногих свободных во вторую смену) принадлежало 1-Б класса, и мы были вынуждены проводить сексуальный ликбез в окружении разноцветного громадного алфавита розчерченой доски, мудрой совы и других сказочных героев. Что уж говорить об обалделый родителях первоклассников, которые ознакомились с вывеской на двери класса, где учатся их дети.

Уроки полового воспитания

Итак, первая встреча. Даже не догадываясь как мне вести уроки полового воспитания, захожу в класс и вижу кучка девятиклассников-акселератов, подпирая коленями детские парты, смеются с явно непристойной шутки. На доске нарисована какая-то каракуля с глазами и подписью «Вася голубой».

— Привет, — говорю. — Вася сам портрет сотрет или оставим для потомков?

— А что я? — Возмущается Вася Николаенко (единственный отличник в классе) — кто рисовал, пусть то и вытирает.

— Я тебе такое потом знаешь где нарисую … — огрызается Федя Гуминский (известный хулиганы и любимец девушек), но идет к доске и картинно растирает свое творчество.

— Да, — продолжаю беседу, — встаем из-за парт, берем стульчики и садимся в круг. У нас сегодня тренинг!

— А практика будет? — Наглеет Федя, — я неграмотный, мне практика нужна, сексуальная!

— Конечно, — парирую, — будем наблюдать рыбок.

Конце концов уселись. Предлагаю взять листки бумаги и написать свои ожидания от работы, вопросы, которые интересуют. Предупреждаю, что за каждую непристойность буду штрафовать: придется покупать всем булочки, расставлять стула, надевать куртки или еще что-то такое. Без пошлостей НЕ обошлось, поэтому Федя вместе с Сашей Власенко отбывают наказание, — переворачивают стула в естественное положение. Впрочем, даже это обычная «процедура» не обходится без пошлых намеков о «вверх ногами» и «камасутра».

Первое занятие — обычное знакомство. Прошу по очереди рассказать о себе, своих увлечениях и любимых дела. Подростки молчат или отшучиваются, говорят что-то нейтральное что бы отстала. Тогда предлагаю представить себя настоящим дворянином и нарисовать собственный герб, изобразить на нем собственные мечты, животное или растение-тотем, написать девиз.

После получасового сопение, перешептывания, подглядывания и улыбок все по очереди демонстрируют наработаное. Лиля Фещенко (девочка, отец которой отбывает исправительный срок, агрессивная, но уязвима) вызывается первой. Ее герб — сломаная роза, которая с корня пускает новый листок, девиз «Нас не сломать». Лиля без Комментариев пустила листок по кругу, дождалась, пока вернулся, составила и сказала: «У меня все». Другие дети тоже не разговорчивые. У кого на рисунке деревце, у кого птенцы в гнезде, у кого гора и птица над ней. В Васи Николаенко герб наиболее понятен: лавровый венок и гусиное перо. Гордо сообщает, что станет писателем или ученым. Сразу получает новое прозвище «гусь ученый». Федя Гуминський показывает свое творение последним. Удивительно, но стесняется. Наконец возвращает лист лицом к одноклассников и демонстрирует работу. Объясняет, что это трансформер, может быть кем и когда захочет, ничего не боится, всегда достигает цели. Это и является его девизом. «Тоже мне, трансформер! А если его трансформатором по лицу? »- Смеется Саша Власенко и мгновенно получает пинка, от которого оказывается на полу. Опять хохот, расшевелились.

— А когда же о сексе? — Не поняла, кто воскликнул.

— Будет и о сексе. Возьмите новые листы. Это анонимный опрос, и от вашей правдивости зависит наша дальнейшая работа. Отметьте собственный пол и плюсик, если имели опыт половых отношений, и минус — если такого опыта не было.

Собираю листочки, прячу в папку. Спасибо за работу и говорю, что на сегодня все: «ждать через неделю». Поднялись из мест, поставили на место стульчики, выходят из класса. Уже за дверью слышу: «А ты что поставила, плюсик? — Отстань придурок».

Количество плюсиков впечатлила. Семь из двенадцати девочек и двое из пятнадцати мальчиков. Тенденция закономерна, но семь? Им же максимум по четырнадцать. Безграмотность? Они еще меня поучить могут. Далее, читая ожидания и вопросы, начинаю понимать, с какими детьми столкнулась. Ну чего стоит: «Если мы целуемся взасос, я могу забеременеть?» Или «Правда, если представляешь парня на унитазе и тебе не противно, это любовь?» Или «научите ходить так, чтобы никто не мог понял, что я еще девственница». Как позже выяснилось, ребята проводили своеобразную диагностику: по походке, покачивание бедер, расстоянием между ногами и другими, только им известными параметрами, констатировали половой опыт или его отсутствие. Если диагноз — «девственница», бедную девушку затравливали. Например, на титульной странице каждой тетради противным флуоресцентным фломастером выводили слово: «целка».

Каждое следующее занятие мы посвящали отдельной теме. От строения половых органов, стало откровением для большинства моих подопечных, к венерическим заболеваниям и контрацепции. Я долго думала и решила НЕ делить группу на мальчиков и девочек. Все темы обсуждались совместно, даже такие пикантные как менструация или эрекции. Улыбок и глупых шуток, конечно, избежать не удавалось, однако их прекращала сама аудитория и шутникам после того не было весьма весело. Я старалась отойти от медико-книжного штампа и пыталась сочетать физиологию с психологией. Горячую дискуссию вызвала, например, проблема «Как отказать парню». Мы долго искали универсальную формулу отказа. Ребята смеялись, что аргументы плохо действуют на гормоны, но, на удивление, наиболее действенные отказы предлагали именно они, как: «Ты готов стать отцом?»

Р. S. Не знаю, благодарить или нет Капитолину Михайловну, но я не жалею ни об одном из «уроков сексуальной грамотности». Можно много дискутировать о полезность такого информирования подростков («Меньше знаешь — лучше спишь»), но трудно представить более интересные для них темы. Вряд ли школьные сорвиголовы будут сидеть на первых рядах и во все уши слушать другой, «безусловно полезный» предмет.

И на лучшего учителя найдется свой «ребенок катастрофа»

Начало ноября. Моя адаптация в школу идет медленно, но более-менее успешно. Уже идентифицирую себя с должностью, со мной здороваются учителя, узнают в коридорах дети. Последние бегают ко мне в кабинет прогуливать надоевшие уроки и жаловаться на учителей. Вот она и есть — доверие!

На работу люблю ходить — обязательно иду пешком. Утреннее солнышко стреляет лучиками сквозь ресницы. Прохладно и солнечно. Думаю о том, кто сегодня придет на консультацию, что делать. Не успеваю войти во двор школы — издали вижу и слышу Ольгу Викторовна.

— Психолог! — Кричит, — я сейчас к вам зайду, приведу друга Вы же школьный психолог — может, сделаете что-то с этим ужасом!

Что и с кем должен сделать — не поняла. Откуда ужас, тоже не поняла. Ольга Викторовна только взяла первый класс. Дети как дети. Я пыталась с ними работать, проводить уроки развития с целым классом — ничего не вышло. Разбегаются во все стороны, как муравьи, пищат, задают кучу вопросов, висят на рукавах, — голова кружится. Начала собирать небольшие группки (по 5-10 детей) — нормально, уж порядок можно навести. Ольга Викторовна всегда поражала меня своим организаторским умением. Дети слушаются ее с первого слова, с первого взгляда, и количество учеников не имеет значения.

Наблюдая за ней, я чувствовала себя в сказках Киплинга. Целый класс суетливых птенцов замирал перед гипнотическим взглядом грациозной Нагайны. Слово — и в воздухе висит тишина, движение — и детские взгляды обращаются в нужном направлении, еще движение — шуршат листы азбуки — класс учится. Интересно, что случилось, что напугало всесильную властительницу класса?

Непослушный ребенок

А произошел обычный бунт. В классе появился такой себе Рики-Тики-Тави! Маленький герой-одиночка, решил восстать против многочисленных правил и запретов классной жизни.

Иван Голенко попал в класс Ольги Викторовна случайно. Спросите, как это? Объясню. Сначала небольшая преамбула. Ольга Викторовна в школе и за ее пределами пользуется большим уважением и авторитетом. Чтобы устроить своего ребенка к ней в класс, родители договариваются заранее и даже соглашаются отдать ребенка к обучению в год раньше или позже, лишь бы к этой учительнице. Чем она их так привлекает, для меня и до сих пор секрет. Может, и действительно что-то гипнотическое. Так вот, Ванина мама принесла документы в последние дни приема, когда классы были уже сформированы и, по иронии судьбы, малый дебошир попал в класс учительницы, об авторитете и «наилучшести» которой он ничегошеньки не знал.

Ольга Викторовна появилась в моем кабинете, едва я успела спрятать в шкаф куртку и зачесать волосы.

— Вот, это он, это просто ужас, это не ребенок, это катастрофа! — Кричала авторитетная учительница, вводя за красное ухо испуганную «катастрофу».

Прежде всего я попыталась оторвать мальчика он цепко захвата ее пальцев. После нескольких попыток — удалось. Ванька смотрел на нас как на помешанных и, думаю, парень был прав. Осознав весь абсурд ситуации, Ольга Викторовна позволила ему пойти в класс, где он должен «сесть за парту, ни с кем не разговаривать и ждать, пока она не придет». Заранее сомневаясь в том, что этот «просто ужас» выполнит инструкции, я молча провела мальчика в класс — просто не знала, что сказать. Ваня заговорил первым.

— Ты же психолог? Ты приходила к нам, играла.

— Да, — говорю.

— Забери меня с уроков, Давай играть, я тебе загадки буду загадывать.

Так мы и договорились. Я подумала, что и Ольга Викторовна будет благодарна, если я заберу мальчика на некоторое время.

Вернувшись в кабинет, я услышала историю отношений между «лучшим учителем» и «катастрофой». Никакие попытки повлиять на Ваню не имели успеха. Он делал что и когда заблагорассудится. Мог вытащить бутерброд посреди урока, начать напевать себе под нос, встать и выйти в туалет или сказать: «Вы это уже рассказывали и мне НЕ интересно». Больших усилий стоило Ольге Викторовне научить его обращаться к ней на «Вы» и по имени и отчеству. Еще одна проблема — Ванина мама, тоже никак не могла понять ни требований учительницы, ни ее праведного гнева. Она отстаивала мнение о том, что ребенка нельзя ни к чему принуждать, а тем более терпеть голод или контролировать другие потребности.

Конфликт, грозивший крахом учительского авторитета, достиг точки кипения сегодня утром. Дело в том, что вчера после уроков Ольга Викторовна написала на доске слова, которые, по ее мнению, должны пристыдить и Ваню, и его маму: «Уважаемые родители, обратите внимание на поведение Ивана Голенко. Ученик первого класса не может так себя вести. Это — позор». Учительница рассчитывала, что родители, забирая детей из школы и ознакомившись с надписью, обеспечат «народное осуждение». Но ситуация вышла из-под контроля. Зайдя утром в класс, Ольга Викторовна увидела доске другой надпись. Неловко детским почерком без единой ошибки там были тщательно прописаны (правильнее сказать, исправлены в необходимых местах) такие слова: «Уважаемые дети, обратите внимание на поведение Ольги Викторовна. Учительница не может так себя вести. Это — позор».

Р. S. Я забрала Ваню с уроков тот день и мы долго общались, играли и даже прошли несколько тестов. Впоследствии я разговаривала с его мамой. Выяснилось, что Ваня — мальчик развит интеллектуально, его показатели высшие за средние, единственная проблема — нарушение произвольной регуляции. Проблемы самоконтроля связанные с состоянием здоровья — вегето-сосудистой дистонии, частые простуды, расстройства пищеварения.

Продолжение далее

Под диагнозом «детская ложь» часто прячутся взрослые ошибки.

История с Иваном Голенко была гораздо глубже, чем казалось на первый взгляд. С каждой нашей встречей этот первоклассник поражал меня все больше. Его память — просто феноменальная, объем знаний выходит за стандарты, фантазия — не знает границ. Стандартные тесты на определение интеллектуальных способностей мальчик принимал легко и с первой попытки.

Наши встречи с профессиональных консультаций незаметно превратились в дружеское и взаимно интересное общение. Мы рассматривали детские энциклопедии, которые малый приносил из дома, решали задачи на смекалку, читали, рисовали, иногда пили компот и ели крендельки, которые я покупала в столовой.

Главным героем Ваниных рассказов был его отец, — лучший в мире. Мальчик рассказывал о том, как они проводят выходные: ездят за город или в цирк, театр или зоопарк. Говорил, что каждый вечер они с папой читают книги или смотрят телевизор. Эти истории были яркие, полны разнообразных деталей. Настораживало то, что мама и бабушка в рассказах малого почти не упоминались. Однако я долго не обращала на это внимание, как и на отдельные мелкие противоречия. Думала, фантазирует ребенок и пусть, даже не могла себе представить что это чистой воды детская ложь. В действительности я заслушивалась тем, как Ваня говорит, как красиво подбирает слова, строит предложения. Трудно верилось, что так рассказывает семилетний ребенок.

— Чем занимался на выходных? Я по тебе соскучилась.

— А я нет! Ты не поверишь, — мы были на «ты» с первого знакомства, — мы с папой ездили в лес. В лесу холодно, но мы не замерзли, ибо пили горячий чай с шоколадом.

— А что вы делали в лесу в такое время? — За окном ноябрь, но уже упал первый снег.

— Ходили смотреть, где Снег начинается.

— Как это?

— Разве ты не знаешь? Снег начинается в самой гущи. Там огромные сугробы. Они все лето прячутся под землей, а затем собираются в центре большой поляны, в самой глубине леса.

— Как же они попадают на небо? Снег же с неба падает!

— Как ты не понимаешь? Их туда приносит ветер, сильный ветер! Неужели ты думаешь, что Снег начинается в небе? Как бы он удержался на облаках? А? Нет, Снег живет в лесу. Летом — под землей, зимой — на полянах. Ветром поднимается в небо, а уже потом падает на нас, на город. Поняла?

Я понимала, что это детские фантазии, поэтому не беспокоилась. Наоборот, думала, насколько замечательно, что ребенок умеет так фантазировать: вырастет — будет писателем. Бить тревогу начала Ольга Викторовна. Она встретила меня в коридоре (к моему кабинету не подходила ни разу после случая с доской).

— Ваня врет! — Сообщила учительница, что разоблачила малолетнего преступника.

— Почему вы так думаете?

— Это не я так думаю, это дети заметили. Он рассказывает, что у него в столе живут гномики, говорит, что у него с родителями есть собственный дом. А у них не только дома нет — отец полгода назад из семьи ушел! А Ваня врет, что папа его из школы забирает.

— А разве нет? — Я сама не раз слышала от Вани, что он должен бежать, его ведь папа ждет.

— Нет, не забирает. Ваня ждет пока дети разойдутся с продленного дня и сам идет домой. Вчера проследила.

Перед тем, как расспросить обо всем самого мальчика, я решила поговорить с его мамой. Надеждой Ивановной, интересная экзальтированная женщина, пришла на консультацию через несколько дней после моего звонка. Ее осторожное отношение не удивляло. Учитывая предыдущие события, школа не заслуживала материнского доверия (Надежда Ивановна уже договаривалась о переводе сына в прогимназию по соседству).

Я рассказала о том, что уже несколько недель работаю с ее сыном, о том, какой он интересный и развит мальчик, а также о его бурной фантазии и о подозрениях классного руководителя. Надежда Ивановна внимательно меня слушала и вдруг … слезы полились из ее глаз без каких либо предпосылок. Я растерялась, не была готова к такой реакции, и не сразу нашла носовой платок. Мы долго молчали. Надежда Ивановна не поднимала глаз и наконец рассказала о том, как ушел муж, как страдал Ваня и как, незаметно для всех, начал фантазировать о маленьких гномиках, живущих в его письменном столе и препятствующих делать уроки, о злой ведьме, которая мешает детям на уроках, о том, как он ходил смотреть, где начинается Снег … Сначала никто не обратил особого внимания. Но Ваня продолжал придумывать и чем дальше — тем глубже погружался в свои фантазии. Отец за все это время не позвонил ни разу, а мальчик ждет и даже пересел из своего любимого стула на кухне на другой — ближе к телефону.

Надежда Ивановна пошла, а я долго думала о Ване и его фантазии, или это была просто детская ложь? Каждая имеет под собой реальное событие и помогает мальчику спрятаться от того, что его травмирует. Такой себе психологический щит. Гномы, ведьма, снег, отец, ждет возле школы …

Р. S. Наша следующая с Ваней встреча была последней перед тем, как его перевели в другую школу. Мы столкнулись на лестнице и я пригласила его на компот. Мальчик сначала не хотел со мной разговаривать: его неказали за ложь и он обижался и на меня, и на учительницу, и на одноклассников. Но съев половинку крендельки, признался, что будет скучать по мне.

— Скажи честно. Ты веришь, что Снег начинается в лесу?

— А он там начинается?

— Конечно. Скоро позвонит папа, мы возьмем тебя с собой и ты сама все увидишь.

Соблазн, который постоянно подстерегает юных, и не слишком, психологов — продемонстрировать всем вокруг результаты собственной деятельности. Возникает непреодолимое желание доказать свою важность, показать, что твоя работа нужна, что она приносит результат. Скажете, вполне нормальные стремления? Согласна. Но в отличие от учительской, наша служба «и опасна, и трудна, и на первый взгляд как-будто не видно». Невозможно научить человека не создавать проблем себе и другим так же быстро, как решать задачи на два действия. Жизненные правила гораздо сложнее за грамматические, а поведенческие реакции взрывоопаснее за химические. В психологии не может быть быстрого результата. Это аксиома.

Однако среди психологов, так же, как и среди учеников, есть такие, которые могут опровергнуть любую аксиому. Не буду жаловаться на коллег, которые стремятся мгновенного результата, ведь сама не устояла и …

Понимаете, в нашей лучшей школе и психолог должен быть лучшим. Человека судят по результатам его труда. Три месяца моей работы результатами не впечатляли. Учителя были не слишком довольны «зеленым психологом», что «пихает нос не в свои дела».

Капитолина Михайловна несколько раз во время занятий находила в моем кабинете старшеклассников. Ивана Голенко, как выразилась Ольга Викторовна, «после психологической обработки» мама перевела в прогимназию. Правда, дети 5-Б стали намного спокойнее и учатся лучше, но на педраде пришли к выводу, что «произошла естественная адаптация», и я, разумеется, здесь ни к чему.

Эмоционального выгорания подкралось незаметно. Сначала стала опаздывать на работу и забывать о договоренности с учителями. Далее — хуже. Простудилась, спряталась в болезнь. Нашли. Позвонила директор:

— Кончай болеть. Некогда. Работы куча. К нам через две недели должны приехать гости, комиссия из министерства. Их надо поразить. Поняла?

— Понятно. А чем?

— Будем тестировать школу на интеллект!

— Всю?

— А как ты думала? Конечно всю! — Пока я успела переварить новость, в трубке отрывисто загудело.

Идя в понедельник в школу, я пыталась придумать способ, каким образом протестировать всю школу (две тысячи детей) на интеллект и зачем это нужно?

— Ты как маленькая, — предвещала Инна Ивановна. — Сама жалуешься что не видишь результатов своей работы. Вот и увидишь. Будем знать интеллект каждого, комиссии покажем графики, разные диаграммы. Далее — тенденцию изучим. Класс! — Сама от себя радовалась директор, искренне не понимая моих колебаний.

— Но что это нам даст? Интеллект — показатель динамичный. К тому же, для разных возрастных периодов разработаны различные тесты, их результаты почти невозможно сравнивать между собой. И как можно диагностировать за две недели столько детей? Диагностировать можно, а обработать результаты? — Остановись! Я уже всех сообщила! Будем тестировать!

— А? …

— Думай сама!

С начальством не спорят. После получасового обдумывание способов самоубийства я уловила себя на том, что почти сгрызла карандаш. Этот кусочек искалеченного дерева привел меня в чувство и, по словам директора, в «фантастическую мысль», которая заключалась в том, чтобы сделать не просто тестирование, а компьютерное тестирование. Во-первых, так можно реально успеть за две недели, во-вторых, — создать такую ​​имитацию кипучей деятельности, что комиссия будет не просто довольна, — поражена.

Спонсором этой акции стал мой научный руководитель: дал мне компьютерные тесты, показал, как ими пользоваться и корректировать интерпретации с минимальными затратами сил и энергии. Я ему обязан многим, но больше всего — жизненной философией: «Не создавай лишних проблем, а те, что есть — решает в меру поступления!»

Школьники стройными рядами шли на тестирование в единый компьютерный класс школы, выслушивали мои инструкции и смело жали на клавиши, обнажая свой ​​интеллект перед проницательными программами. Бедные компьютеры чуть не дымели от напряжения, но за них и дымил, и кипел наш учитель информатики Роман Петрович. Его душа не могла выдержать такого вандализма. Целую неделю «эти ненормальные дети» мучили его «несчастные машинки». Согласитесь, высказывания заслуженного учителя интересные именно в сравнении.

Стыдно сказать, но я даже удовольствие почувствовала, сбивая в ровненькие стопки розпечатки тестирования. Это же столько работы, столько результатов! Приехала комиссия. Наша школа снова лучшая. И вот он, желанный момент — на педраде, перед всем коллективом, директор выражает мне благодарность за «добросовестный труд на благо родной школы»!

Постепенно гордость отпустила, на ее место пришли упреки совести и осознание глупой работы. Но вот дилемма: что лучше — работать в интересах других и не получать за это никакого признания, или работать на результат и одобрения, не принося никакой пользы?

Р. S. Похоже на цинизм, но меньшую по масштабам историю пересказал мне коллега. Его жена пришла на декретное место психолога в один из ведущих детских садиков нашего города. Психологическая фишка сада — работа над повышением демократичности в общении воспитателей с детьми. Пять лет подряд психологи диагностируют эту самую демократичность и отчитываются о ее постоянном росте. Прикол в том, что за эти пять лет демократичность достигла и превысила сто процентов! Круто?

Слово имеет большую силу и не имеет обратного действия. Пример того как не нужно проводить тест Айзенка на уровень IQ в школе.  

Эту историю можно, с некоторыми оговорками, отнести к достижениям моего тестологического прошлого. Следует заметить, я мужественно выдержала не только авральный процесс диагностики интеллектуального потенциала школы, но и процедуру сообщения результатов.

Одно из самых тяжелых испытаний, мне пришлось пережить, — это учительские осады под лозунгом: «Я о своих детей должен знать все»! Каждый учитель школы считал своим долгом прийти и требовать результаты тех злосчастных тестов. Самое смешное обоснование требования — «Как же я их учить, не зная IQ?» Спрашивается, а что же вы делали все время до этого?

Сначала я сообщала учителям общую информацию о классе, обязательно указывала на высокое интеллектуальное развитие детей, отмечала лучших, а также тех, кто продемонстрировал высокие показатели развития отдельных интеллектуальных способностей: словесно-логический интеллект, общая осведомленность, абстрактное мышление и другие. Однако этой информации для большинства оказалось мало, они требовали коэффициентов, графиков, особенно интересовались результатами учеников, которые отставали в учебе.

Предоставлять такие данные психолог права не имеет. Ни профессионального, ни морального. Дело в том, что не вся информация в руках учителей является безопасной для детей. Возможно, это звучит глупо, но в нелепых руках несколько цифр IQ становятся диагнозом, что может искалечить жизни ребенка. Если учителя, имея частичные результаты и зная только о лучших детях, уже делят класс на «умников» и «падших», — что будет дальше? Детей с высокими показателями IQ захвалят. Размножатся такие себе «звезды», они со временем уверуют в свою уникальность, остановятся в развитии, отдыхая на лаврах. Относительно других — их просто затравят: «что взять с дураков …». Дети, которые не справились с тестовыми заданиями через разные причины (болели, не имели настроения, испугались и не поняли инструкции и т.д.), получают клеймо «вечных троечников». Описанное ни в коем случае не является плодом моей больной фантазии. Это — классика жизни, и не только школьной.

Феномен, когда человека оценивают на основе предварительно полученной информации, правдивой или ложной, называют эффектом ореола. Этот эффект тем сильнее, чем авторитетнее источник информации. Именно поэтому слово врача, учителя и, конечно, психолога имеет большой вес. Человек может умереть, уверовав в ложный медицинский диагноз, а что произойдет с ребенком, которого прошел тест Айзенка на уровень IQ не очень хорошо? В одном из классических экспериментов учителям школы сообщили результаты психологического тестирования школьников: одних назвали интеллектуально развитыми, а других — нет. Информация не отвечала действительности, среди них были дети с разным уровнем интеллекта. В результате дети, которых характеризовали как высоко интеллектуальных, получали лучшие оценки, их успехи объясняли естественными способностями, а неудачи — случайным совпадение обстоятельств. Дети же, которым приписывали невысокий IQ, наоборот, считались неперспективными в учебе, а их успехи — обычной случайностью.

Отдельная проблема — непонимание учителями специфики различных психологических показателей. Согласитесь, трудно объяснить непрофессионалу  принцип работы магнитно-ядерного резонатора. Так же трудно объяснить человеку, который не имеет специального образования, сущность того или иного психологического термина. Никогда не забуду, как еще студенткой третьего курса, захвачена диагностической лихорадкой, тестировала собственного брата, определяя черты его характера. В результате оказалось, что он — лабильный циклоид, человек с непрочными эмоциями, подвержен циклическим изменениям настроения. Брат не то чтобы обиделся, но и до сих пор вспоминает мне, что я обозвала его «дебильным циклоподом». Согласна, учителя — люди образованные и не реагируют так, как мой Пятнадцатилетний брат, однако в общении с ними также случаются казусы.

— Виктория Валериевна, — обращается ко мне Роман Петрович, заведующий кабинетом информатики, где собственно и происходило тестирование школьников. — Я здесь посмотрел на ваши тесты и вот, хочу спросить.

— Слушаю вас, — отвечаю, а сам не могу понять, почему Роман Петрович краснеет и начинает заикаться.

— Если оценка, ну например, за словарный запас 58, а за логическое мышление 39, что это означает? Старый дурак, да?

— О чем это вы? — И тут до меня доходит, что Роман Петрович прошел тест, а как перевести сырые школьные баллы в показатели интеллекта не знает, а потому решил, что у него низкий IQ и что он старый …

Мне долго пришлось успокаивать почтенного учителя и объяснять ему, в чем дело. Когда Роман Петрович понял что к чему, и подсчитал, что его интеллект такой как надо — счастью не было предела. А не спросил, постеснялся, что тогда? Ощущение неполноценности? А каково дети, чьи результаты «не так» поняты учителями?

Чтобы избежать разнообразие психических травм, мне даже пришлось подготовить разные варианты отказа от сообщения детальных результатов тестов — такой себе алгоритм словесной борьбы с учительской любопытство. Попробую его реконструировать.

На категоричные требования посмотреть данные по каждому ребенку я отвечала, что, к сожалению, такой информации предоставить не могу, поскольку она конфиденциальная. За этими словами всегда шло праведное негодование: как я могу даже предположить, что учитель использует данные не во благо детям, кто я такая, чтобы делать подобные предположения, и так далее. Замечу, в любом случае я не ставила под сомнение учительскую честность, нравственность или компетентность. Но каждый считал своим долгом обидеться на меня именно по этому поводу. Интересно, почему?

Следующие требования сводились к трем основным вариантам, на каждый из которых у меня была заготовлена ​​отмазка. Для того, чтобы учителя оставили меня и проклятое тестирования в покое, я прибегала и к маленькой лжи и не только.

«Я должен знать о своих детей все, это мое учительское право» — «Нет, тестирование не заменит вашего опыта. Вы и так знаете своих детей лучше любого. А эти результаты лишь ориентировочные и могут измениться».

«Это необходимо для правильной организации обучения». — «Все, чему вы учите детей, и без того способствует развитию их интеллекта. Ваша методика дает прекрасные результаты. Тестирование именно это и подтвердило! »

«Я хочу сообщить результаты родителям». — «Пусть родители сами обращаются ко мне, и я предоставлю всю необходимую информацию об их ребенка».

Кстати, с родителями и действительно получилось некрасиво! По всем законами профессиональной этики психолог должен сообщать им о том, что с детьми будет проводиться тестирование, и даже брать письменное разрешение — подписывать согласие на участие ребенка в психологическом исследовании. В моей ситуации это было невозможно: как спросить и получить разрешение (напомню, я должна была диагностировать интеллект всех учеников школы) у родителей двух тысяч детей за неделю, я не представляла, а потому пошла на должностное нарушение, за которое в другой стране уже бы отбывали срок за решеткой.

Больше чудо психологического диагноза, к созданию которого я имею непосредственное отношение, сейчас учится в одном из престижных университетов страны, приобретает образование антрополога. Виктор Романов, ученик 11-А, считался горем и бременем нашей школы. Больной эпилепсией, Виктор не имел друзей, его избегали, считали странным и опасным. Парень и действительно агрессивно реагировал на издевательства сверстников, мог начать драку, переволноваться, и тем самым спровоцировать очередной приступ. Его не любили девушки, задевали ребята, не понимали, а потому и не любили учителя, которые ставили парню тройки, чтобы перевести в следующий класс и быстрее избавиться. Виктор пошел на конфронтацию со всем миром: назло учителям остался в 10-м классе, а не пошел в колледж, на зло одноклассникам влюбился в наиболее привлекательную девушку и ухаживал за ней, на зло мне яростно брался к решению тестовых задач — и поразил всех! По данным тестирования Виктор получил наивысшие показатели теста Айзенка на уровень IQ среди учеников старших классов.

Результаты озадачили всех. Учителя и, что интересно, сам парень, отказывались верить, считали их ошибкой. Контрольное тестирование все подтвердило: IQ — 154. С такими показателями в 50-е годы ХХ в. в Оксфорд принимали без экзаменов. С тестами не поспоришь. Чудо, но отношение к Виктору в школе изменилось кардинально: девушки начали ему улыбаться, кокетливо пряча глаза; ребята, почувствовав собственную ущербность, перестали его дразнить; учителя признали непризнанным гением. Виктор изменялся на глазах. Оказалось, что он интересный и неординарный парень, интересуется историей, археологии, антропологией. Одноклассники с открытыми ртами слушали его рассказы, учителя предлагали вести уроки. Один из лучших выпускников школы, ее гордость, мой успех!

Р. S. Психологический диагноз имеет удивительную силу. Вопрос в том, кто и как ею воспользуется?